Вошел Джон Бартон. Уилл подумал, что никогда еще не видел такого измученного и встревоженного человека. Он взглянул на Уилла, но не поздоровался с ним.

— Я пришел проститься с вами, — сказал моряк и собирался было произнести еще несколько дружеских слов, но Джон Бартон не дал ему договорить.

— Ну что ж, прощай, — отрезал он.

По всему видно было, что он хочет избавиться от гостя, и, почувствовав это, Уилл пожал руку Мэри и посмотрел на Джона, не зная, подать ему руку или нет. Но, не заметив ни ответного взгляда, ни движения, он направился к двери и уже с порога сказал:

— Вспомни обо мне во вторник, Мэри. Джек Харрис говорит, что в этот день мы поднимем якорь.

Мэри почувствовала искреннее огорчение, когда дверь за ним закрылась: у нее было такое ощущение, точно вдруг исчез солнечный луч. Но отец!.. Что с ним такое? Он был чем-то очень взволнован, но ни слова не говорил (было бы лучше, если бы он хоть что-нибудь сказал!), а только то и дело вскакивал, потом снова садился и мешал ей гладить. Судя по лицу, он был просто не в себе. Может быть, ему не понравилось, что Уилл был здесь, или его рассердило то, что она так замешкалась? Наконец она почувствовала, что не может больше сдерживаться, — его возбуждение передалось и ей. И она решила заговорить с ним:

— Когда вы едете, отец? Я не знаю расписания поездов, потому и спрашиваю.

— А зачем тебе знать? — буркнул он. — Гладь и не суй нос в чужие дела.

— Я просто хотела приготовить вам что-нибудь поесть, — ласково сказала она.

— Как будто ты не знаешь, что я учусь обходиться без пищи, — заметил он.

Мэри посмотрела на него, желая удостовериться, что это шутка. Но нет, он был мрачен и серьезен.

Кончив гладить, она принялась готовить ему ужин: к этому времени она уже научилась распознавать все степени голода и понимала, что раздражение отца подогревается, а возможно, и объясняется голодом.

Он получил соверен для оплаты расходов на поездку в Глазго и утром дал Мэри несколько шиллингов, поэтому она могла купить кое-что и теперь старалась приготовить ужин повкуснее.

— Если ты это делаешь для меня, Мэри, то напрасно стараешься. Я ведь сказал тебе, что не хочу есть.

— Ну перекусите хоть немножечко, отец, перед дорогой, — принялась упрашивать его Мэри.

Тут к ним неожиданно пришел Джеб Лег. Заходил он нечасто, но уж если это случалось, Мэри по опыту знала, что скоро он не уйдет. Лицо ее отца, который как будто начинал сдаваться на ее ласковые уговоры, снова стало необычайно мрачным. Забыв об обязанностях хозяина, он еле поздоровался с Джебом Легом и опять погрузился в угрюмую задумчивость. Но Джеб не очень-то обращал внимание на церемонии. Он пришел в гости — посидеть и не собирался отказываться от своего намерения. Его интересовала поездка Джона Бартона в Глазго, и ему хотелось подробнее узнать о ней, а потому он уселся поудобнее, и Мэри поняла, что это надолго.

— Так, значит, ты едешь в Глазго, а? — начал он свой допрос.

— Да.

— Когда же?

— Сегодня.

— Это я знаю. Но каким поездом?

Как раз это хотелось знать и Мэри, и как раз на эту тему не хотелось говорить ее отцу. Ни слова не сказав в ответ, он встал и ушел наверх. По его походке Мэри догадалась, до чего он взбешен, и испугалась, что Джеб это тоже увидел. Но нет, на Джеба ничто не действовало. Тем лучше. Быть может, ей удастся своей вежливостью загладить грубость отца по отношению к их доброму другу.

И вот, прислушиваясь к шагам отца наверху — тяжелым, нетерпеливым, тревожным, — Мэри принялась занимать Джеба Лега, стараясь, чтобы он не заметил ее рассеянности.

— Когда отец уезжает, Мэри?

Снова этот неотвязный вопрос.

— Очень скоро. Я как раз готовлю ему ужин. А как поживает Маргарет?

— Да ничего. Она решила пойти сегодня вечером на часок к Элис Уилсон, как только ее племянник уедет в Ливерпуль, чтобы старушке не было так одиноко. Союз, конечно, оплачивает поездку твоего отца?

— Да, ему дали соверен. А вы член союза, Джеб?

— Да, конечно, но я ничего там не делаю, а только состою в членах. Пришлось мне вступить в союз, чтоб они отстали от меня, а то, видите ли, получается, что я не заодно с ними. Они считают себя очень умными, а меня глупым, потому что я не согласен с ними! Ну и что же? Ведь оттого, что я так считаю, вреда никакого никому нет. Но не хотят они меня оставить в мире и покое, а хотят, чтобы и я был таким же умным, как они. И приходится мне быть умным на их лад, а то мне от них житья не будет, последнего куска хлеба лишат.

«Что там отец делает наверху? Топает, грохочет. Почему он не спускается? И почему не уходит Джеб? Ужин того и гляди подгорит».

Но Джеб не собирался уходить.

— А глупость моя, Мэри, состоит вот в чем. Что мне дают, то я и беру: по мне, лучше иметь полкраюхи, чем совсем ничего. Я скорее соглашусь работать за низкую плату, чем сидеть сложа руки и голодать. Но тут союз и говорит: «Если ты согласишься работать за пол краюхи, мы тебя так допечем, что тебе жить не захочется. Выбирай: хочешь голодать или иметь от нас неприятности?» Ну, голодная смерть все легче неприятностей. Вот я и выбрал голодную смерть и вступил в союз. Но лучше бы они оставили меня в покое и не делали из меня умника.

Заскрипели ступеньки.

«Наконец-то отец спускается».

Да, он спустился, но еще более злой и мрачный, чем раньше. Он уже совсем собрался в путь и нес в руке небольшой узелок. Он подошел к Джебу и попрощался с ним гораздо любезнее, чем ожидала Мэри. Затем он повернулся к дочери и отрывисто и холодно простился с ней.

— Подождите хоть минутку, отец. Ваш ужин совсем готов. Погодите немного.

Но он оттолкнул ее и направился к двери. Она кинулась за ним, ничего не видя из-за внезапно подступивших слез, и, остановившись на пороге, долго глядела ему вслед. Он был такой странный сегодня, холодный, жестокий. Уже в воротах он вдруг оглянулся и, увидев дочь, вернулся и крепко ее обнял:

— Да благословит тебя Господь, Мэри! Да благословит тебя, бедное дитя, Отец наш Небесный!

Мэри обвила его шею руками:

— Не уходите, отец, не